![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
bruno_west в Первый русский диссидент
bruno_west в Первый русский диссидент«Тут видна алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. — Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? то, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно! С одной стороны — почти всесилие; с другой — немощь беззащитная. Ибо помещик в отношении крестьянина есть законодатель, судия, исполнитель своего решения и, по желанию своему, истец, против которого ответчик ничего сказать не смеет. Се жребий заклепанного во узы, се жребий заключенного в смрадной темнице, се жребий вола во ярме...
Жестокосердый помещик! посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги. Отчего? не ты ли родших их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается? едва послужит оно на отирание служащего тебе скота. Ты собираешь и то, что тебе не надобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, — но пред судиею, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием. Неусыпный сей деяний твоих страж уловит тебя наедине, и ты почувствуешь его кары. О! если бы они были тебе и подвластным тебе на пользу... О! если бы человек, входя по часту во внутренность поведал бы неукротимому судии своему, совести, свои деяния. Претворенный в столп неподвижный громоподобным ее гласом, не пускался бы он на тайные злодеяния; редки бы тогда стали губительствы, опустошения... и пр. и пр. и пр».
Мы все в долгу перед Радищевым – ведь он был первым, кто пытался нас научить любить свое Отечество, но мы оказались нерадивыми учениками и уроков из его проповеди не извлекли. Иначе чем можно объяснить, что и до сей поры актуальны и не снимаются с повестки дня вопросы казнокрадства и шквала преступности, воспитания и образования.
Радищев здорово сумел замутить воду – но какой был от этого толк? Скромный делопроизводитель, усердный, можно сказать, служака, удачливый пользователь столичных землевладений... И – вдруг – бунтовщик хуже Пугачева. С чего это ради? В тихом болоте черти водятся? Ничтоже сумняшеся вдруг вознамерился он идти наперекор империи –перешибить обух ей своим мнением.
Странную они вели жизнь в свое время. В великой империи мало кто умел читать, а если умел выразить мысль на бумаге – вообще считался писателем. А тут нашелся бумагомарака, оттискавший творение свое всего-то в каких-то пятьсот книг, и – нате вам! – сама царица возусердствовала причинить неофиту, как бы сейчас сказали, пиар.
Радищев был парвеню – выскочкой. Его начальные опыты не уходили за черту графоманства. И вдруг он выстрелил своим «Путешествием», той прозой, которую и сегодня можно считать великим пришествием высокого слога и почтенной мысли. Он всех опередил, и даже Пушкин не смог своевременно его оценить.
Родители Радищева были богатыми помещиками, в их владении было свыше трех тысяч крепостных. Воспитание в лучших дворянских традициях не предвещало будущей бури. Пажеский корпус, а по окончании оного благосклонный выбор императрицы: за счет казны юный Радищев отправляется в 1766 году заканчивать курс наук в Лейпцигском университете. Там он познакомился со взглядами просвещенных мыслителей Европы - Вольтера, Гельвеция, Руссо...
Вернулся в Петербург в 1771 году и занял должность секретаря Сената. В сорок лет Радищев уже начальник Петербургской таможни, анонимно публикует биографию одного из своих сокурсников по Лейпцигскому университету "Житие Федора Васильевича Ушакова", где гневно обличает деспотизм и мздоимство придворных. В мае 1790 года выходит главный его труд - "Путешествие из Петербурга в Москву". Вдохновенный формой "Сентиментального путешествия" Лоренса Стерна, русский писатель в двадцати четырех главах своей книги (каждая носит название какой-нибудь станции на Московском тракте) описывает ужасы крепостничества. При этом Радищев излагает и свою политико-философскую теорию, предусматривающую уважение прав и свобод личности, справедливый раздел земель и содержащую республиканскую программу. Книгу немедленно конфискуют (она была запрещена до 1905 года).
Радищев был арестован и приговорен к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. Освобожденный Павлом Первым в 1796 году он возвратился в столицу. Он был сломлен, отовсюду слашались ему угрозы. Радищев подал проект необходимых законодательных преобразований - проект, где опять выдвигалась как главная идея освобождения крестьян. По преданию председатель сенатской комиссии, куда был представлен проект, граф Завадовский, сделал тогда строгое внушение Радищеву, упомянув о Сибири. Нервы Радищева были изношены донельзя. Он не мог больше терпеть унижений - выпил яду и умер в судорожных муках. Это было в сентябре 1802 года.
"Путешествие из Петербурга в Москву" замечательный памятнимк эпохи. Книга во многом архаичная, но пафос ее неорбычайно искренен. Радищев бичует крепостное право не только во имя отвлеченного понятия о свободе и достоинстве человеческой личности: его книга показывает, что он внимательно наблюдал народную жизнь в действительности, что у него было обширное знание быта, на которое и опирался его приговор крепостничеству. Книга поднимает и такие
вопросы, которые до сих пор имеют жизненное значение; так, оно вооружается против цензуры, против праздничных приемов у начальников, против купеческих обманов, против разврата и роскоши. Критикуя современную ему систему образования и воспитания, Радищев рисует идеал, во многом не осуществленный до сих пор.
«Варвар! Не достоин ты носить имя гражданина. Какая польза государству, что несколько тысяч четвертей в год более родится хлеба, если те, кои его производят, считаются наравне с волом, определенным тяжкую вздирати борозду?
Или блаженство граждан в том почитаем, чтоб полны были хлеба наши житницы, а желудки пусты? чтобы один благословлял правительство, а не тысячи? Богатство сего кровопийца ему не принадлежит. Оно нажито грабежом и заслуживает строгого в законе наказания. И суть люди, которые, взирая на утучненные нивы сего палача, ставят его в пример усовершенствования в земледелии. И вы хотите называться мягкосердыми, и вы носите имена попечителей о благе общем.
Вместо вашего поощрения к таковому насилию, которое вы источником государственного богатства почитаете, прострите на сего общественного злодея ваше человеколюбивое мщение. Сокрушите орудия его земледелия; сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепл по нивам, на них же совершалося его мучительство, ознаменуйте его яко общественного татя, дабы всяк, его видя, не только его гнушался, но убегал бы его приближения, дабы не заразиться его примером».
В современном понимании Радищев был первый русский диссидент. А ведь противостоять имперской машине – все равно что выливать воду с наветренного борта. А Радищев вышел один против империи, против ее коренных установлений.
Нельзя забывать, что он был всех раньше: декабристы еще пошевеливались, будить или не будить им Герцена, а Радищев уже существовал. Он опередил века – поклонимся ему сегодня.
А всё остальное во многом – по прежнему: "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй".
Жестокосердый помещик! посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги. Отчего? не ты ли родших их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается? едва послужит оно на отирание служащего тебе скота. Ты собираешь и то, что тебе не надобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, — но пред судиею, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием. Неусыпный сей деяний твоих страж уловит тебя наедине, и ты почувствуешь его кары. О! если бы они были тебе и подвластным тебе на пользу... О! если бы человек, входя по часту во внутренность поведал бы неукротимому судии своему, совести, свои деяния. Претворенный в столп неподвижный громоподобным ее гласом, не пускался бы он на тайные злодеяния; редки бы тогда стали губительствы, опустошения... и пр. и пр. и пр».
Мы все в долгу перед Радищевым – ведь он был первым, кто пытался нас научить любить свое Отечество, но мы оказались нерадивыми учениками и уроков из его проповеди не извлекли. Иначе чем можно объяснить, что и до сей поры актуальны и не снимаются с повестки дня вопросы казнокрадства и шквала преступности, воспитания и образования.
Радищев здорово сумел замутить воду – но какой был от этого толк? Скромный делопроизводитель, усердный, можно сказать, служака, удачливый пользователь столичных землевладений... И – вдруг – бунтовщик хуже Пугачева. С чего это ради? В тихом болоте черти водятся? Ничтоже сумняшеся вдруг вознамерился он идти наперекор империи –перешибить обух ей своим мнением.
Странную они вели жизнь в свое время. В великой империи мало кто умел читать, а если умел выразить мысль на бумаге – вообще считался писателем. А тут нашелся бумагомарака, оттискавший творение свое всего-то в каких-то пятьсот книг, и – нате вам! – сама царица возусердствовала причинить неофиту, как бы сейчас сказали, пиар.
Радищев был парвеню – выскочкой. Его начальные опыты не уходили за черту графоманства. И вдруг он выстрелил своим «Путешествием», той прозой, которую и сегодня можно считать великим пришествием высокого слога и почтенной мысли. Он всех опередил, и даже Пушкин не смог своевременно его оценить.
Родители Радищева были богатыми помещиками, в их владении было свыше трех тысяч крепостных. Воспитание в лучших дворянских традициях не предвещало будущей бури. Пажеский корпус, а по окончании оного благосклонный выбор императрицы: за счет казны юный Радищев отправляется в 1766 году заканчивать курс наук в Лейпцигском университете. Там он познакомился со взглядами просвещенных мыслителей Европы - Вольтера, Гельвеция, Руссо...
Вернулся в Петербург в 1771 году и занял должность секретаря Сената. В сорок лет Радищев уже начальник Петербургской таможни, анонимно публикует биографию одного из своих сокурсников по Лейпцигскому университету "Житие Федора Васильевича Ушакова", где гневно обличает деспотизм и мздоимство придворных. В мае 1790 года выходит главный его труд - "Путешествие из Петербурга в Москву". Вдохновенный формой "Сентиментального путешествия" Лоренса Стерна, русский писатель в двадцати четырех главах своей книги (каждая носит название какой-нибудь станции на Московском тракте) описывает ужасы крепостничества. При этом Радищев излагает и свою политико-философскую теорию, предусматривающую уважение прав и свобод личности, справедливый раздел земель и содержащую республиканскую программу. Книгу немедленно конфискуют (она была запрещена до 1905 года).
Радищев был арестован и приговорен к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. Освобожденный Павлом Первым в 1796 году он возвратился в столицу. Он был сломлен, отовсюду слашались ему угрозы. Радищев подал проект необходимых законодательных преобразований - проект, где опять выдвигалась как главная идея освобождения крестьян. По преданию председатель сенатской комиссии, куда был представлен проект, граф Завадовский, сделал тогда строгое внушение Радищеву, упомянув о Сибири. Нервы Радищева были изношены донельзя. Он не мог больше терпеть унижений - выпил яду и умер в судорожных муках. Это было в сентябре 1802 года.
"Путешествие из Петербурга в Москву" замечательный памятнимк эпохи. Книга во многом архаичная, но пафос ее неорбычайно искренен. Радищев бичует крепостное право не только во имя отвлеченного понятия о свободе и достоинстве человеческой личности: его книга показывает, что он внимательно наблюдал народную жизнь в действительности, что у него было обширное знание быта, на которое и опирался его приговор крепостничеству. Книга поднимает и такие
вопросы, которые до сих пор имеют жизненное значение; так, оно вооружается против цензуры, против праздничных приемов у начальников, против купеческих обманов, против разврата и роскоши. Критикуя современную ему систему образования и воспитания, Радищев рисует идеал, во многом не осуществленный до сих пор.
«Варвар! Не достоин ты носить имя гражданина. Какая польза государству, что несколько тысяч четвертей в год более родится хлеба, если те, кои его производят, считаются наравне с волом, определенным тяжкую вздирати борозду?
Или блаженство граждан в том почитаем, чтоб полны были хлеба наши житницы, а желудки пусты? чтобы один благословлял правительство, а не тысячи? Богатство сего кровопийца ему не принадлежит. Оно нажито грабежом и заслуживает строгого в законе наказания. И суть люди, которые, взирая на утучненные нивы сего палача, ставят его в пример усовершенствования в земледелии. И вы хотите называться мягкосердыми, и вы носите имена попечителей о благе общем.
Вместо вашего поощрения к таковому насилию, которое вы источником государственного богатства почитаете, прострите на сего общественного злодея ваше человеколюбивое мщение. Сокрушите орудия его земледелия; сожгите его риги, овины, житницы и развейте пепл по нивам, на них же совершалося его мучительство, ознаменуйте его яко общественного татя, дабы всяк, его видя, не только его гнушался, но убегал бы его приближения, дабы не заразиться его примером».
В современном понимании Радищев был первый русский диссидент. А ведь противостоять имперской машине – все равно что выливать воду с наветренного борта. А Радищев вышел один против империи, против ее коренных установлений.
Нельзя забывать, что он был всех раньше: декабристы еще пошевеливались, будить или не будить им Герцена, а Радищев уже существовал. Он опередил века – поклонимся ему сегодня.
А всё остальное во многом – по прежнему: "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй".
